Подарок

Как только эта женщина вошла, ему стало ясно, кто здесь главный. Она поздоровалась, положила несколько франклинов на столик и без стеснения разделась. Приняла удобную позу, откинувшись на подушку. Он взялся за работу. После недолгого молчания, она спросила:

— Можно задать неудобный вопрос? Я не помешаю?

— Задавайте, только постарайтесь не двигаться.

— Вы спите с натурщицами?

Карандаш, споткнувшись, замер, но через секунду снова продолжил шаркать по бумаге.

— Вы молчите, потому что стесняетесь или просто не хотите об этом говорить?

— Н-нет...

— Прелестный ответ. Содержательный.
Вы гомосексуалист?

Ее смелые вопросы, наверняка, были направлены на то, чтобы смутить, заставить нервничать.
Она вела какую-то игру.
То ли от скуки, то ли у нее были какие-то планы на его счет.
Он сознался себе, что в такую женщину он мог бы влюбиться. Естественная, но не простая, уверенная в себе. После недолгого раздумья, смахнув со лба пот, он, наконец, ответил:

— Кто-то сказал, что художник должен быть голодным...

— Хм...
вы неверно интерпретируете высказывание, молодой человек. Художник должен быть голоден до славы, до признания, но не в коем случае не физически.

— Но как же быть с сексуальной энергией, трансформирующейся в творческую?

— О-о, вы знакомы с трудами Фрейда? Похвально. Если говорить о голоде в этом ключе, не знаю, возможно, вы правы.

Она была красива. Объективно. Пусть видны морщинки возле глаз, пусть едва наметившийся животик выдает, что ей уже за тридцать, но это так. Возраст придавал ей еще больше очарования, было видно, что у женщины богатый жизненный и чувственный опыт.

— У вас есть девушка?

— Нет, все как-то...

— Некогда.
Гонка за лучшей жизнью отнимает все силы? Понимаю. И еще лень. И нежелание брать на себя ответственность.

Карандаш выписывал сумасшедшие кривые, странным образом умудряясь в точности повторить изгибы ее тела. Снова вопрос:

— А как вы снимаете сексуальное напряжение?

Он промолчал.

— Ясно. И кого представляете в этот момент?

Этот психоанализ заставлял его выйти из зоны комфорта, тянул, тащил за волосы. Она вынуждала его раскрыться.

— Почему бы и нет? Я могу рассказать. Я визуалист, мне нравится смотреть, а не представлять.

Его бросило в жар от собственного признания. Он не думал, что когда-нибудь сможет, вот так просто, признаться незнакомому человеку, что мастурбирует. Гулко бьющееся сердце мешало рисовать. Чтобы отвлечься, он не глядя нащупал точилку, и медленно поднес затупившийся кончик карандаша к отверстию.
Карандаш и точилка. Мужское и женское... Мысли так и кружили вокруг секса, путались, перемешивая в голове образы. Голос женщины вывел его из ступора.

— Художник. Визуалист. Вы несчастны, но не понимаете этого.

— Меня все устраивает.

— Конечно.
Иначе, вы бы метались, искали, пробовали, ошибались. Это я даже не про любовь сейчас говорю. Про секс. Впрочем, ради чего я взялась вас учить? Простите.

Она замолчала, карандаш снова запорхал над бумагой, вырисовывая плавные линии ее груди. Через несколько минут тихое шуршание снова перебил ее голос. Она задала вопрос, на этот раз не такой провокационный.

— Вы совершали когда-нибудь поступок, за который потом сами себя осуждали?

— Нет, не припомню.

— Нередко поступок, сам по себе достойный осуждения, становится похвальным благодаря намерению, которое его вдохновляет.

— Я читал Мопассана.

— Читали?
Вы меня удивили. Сейчас мало кто читает, смотрят, в лучшем случае.

— У вас неверное представление о молодежи.

— Вы хам!

Ее красивое лицо изменилось. Обида и грусть. Но и это ей шло.

— Простите, я не так выразился. Я не имел в виду, что вы старая.

— Ничего. Я не обижаюсь, и вполне осознаю, что разница в возрасте... сколько вам?

— Двадцать восемь.

— Разница между нами в двенадцать лет дает вам право так думать.

Карандаш, легко касаясь бумаги, повторил изящные обводы бедер. Завис над рисунком, вынюхивая острым носиком, где еще можно подправить и так безупречные линии тела.

— Вы красивая, — вырвалось у него вдруг.

Он смутился и покраснел.
Женщина невозмутимо подтвердила очевидное:

— Я знаю. Но я хотела рассказать вам о поступке. Я изменила мужу. Вы скажете что это проступок, а не поступок?
Нет.
Это была жертва. Как потом оказалось, совершенно ненужная. Он сам мне изменил, но то была обыкновенная похоть самца.
Пока я разыгрывала из себя Пышку, спасая семью от разорения, он кувыркался с молоденькой куклой.

— Вас шантажировали? Зачем вы об этом рассказываете?

— Вы умны. А зачем... вечер откровений. Вы стесняетесь, а мне хочется поговорить. Да ведь я и не рассказала вам всех подробностей.

— Но мне нечего вам рассказать, с подробностями или без. Две девушки за всю жизнь. С одной потерял девственность, с другой не потерял ничего. Но и не приобрел. И мы расстались.

— Вы их рисовали ню?

— Да, конечно.
Но не сохранилось.

— Жаль. Было бы интересно посмотреть, к какому типу вы тяготеете.

— Да ничего такого. Светлые волосы, стройные ноги. Обиженная грудь.

Она усмехнулась, пытаясь это представить.

— Обиженная?

— Это когда соски смотрят в разные стороны, будто обидевшись друг на друга. Как у вас.

— Значит, вам нравится моя грудь. А какие еще бывают?

— Если соски торчат вверх — закатившие глаза. Так делает человек, который осуждает мнение собеседника. Или удивленные, они смотрят на тебя в упор, большими ареолами. Есть еще...

— Дайте, я попробую. Виноватая. Это обвисшая грудь с сосками смотрящими вниз.

— Да, вы правильно ухватили суть. Треугольник грудь — лобок образует нечто, похожее на лицо.
Соски это глаза, пупок — нос, рот — бокальчик для мартини ниже живота.

— Бокальчик, это лобок? Вы у себя в голове не скучаете. Только у художника могут появиться такие ассоциации.

— Я так вижу.

— Ну, ну! Я видела ваши работы, вам есть чем гордиться. А эта фраза для бездарей.

— Спасибо...
Вы загораете обнаженной?

На ее теле не было и следа от купальника.
Вечер откровений, значит вечер откровений, почему бы и не задать такой вопрос?

— Солярий, после фитнеса. Знаете, с такими кружками на сосках.

Он представил, как перекатываются ее ягодицы и колышется грудь, когда она бежит на тренажере. И осмелев, с наигранным равнодушием спросил:

— Мастурбируете?

— Бывает... Хотите посмотреть?

Она провела рукой по телу, задержав ее у аккуратной полоски коротких волос на лобке.

Он испугался.
Рисовать обнаженную женщину это одно, но когда она показывает такие интимные вещи...

— У меня работа, за которую вы мне заплатили. Сегодня нужно закончить эскиз.

— Хотите посмотреть? — повторила она, будто не слыша. — Садитесь ближе, это не займет много времени. Пусть это будет маленький подарок такому образованному визуалисту.

— Но почему?

Женщина оставила вопрос без ответа.
Он сел у нее в ногах, положив руки себе на колени. Взгляд скользнул по ее телу, задержался на лобке. Ноги женщины, будто повинуясь его глазам, бесстыдно широко разошлись в стороны, открыв розочку половых губ. Это была далеко не девочка.
Он увидел влажные розовые губы повидавшие многое, но не утратившие красоты. Красота раскрылась, как цветок раскрывает бутон.

— Красиво.
Как распустившийся цветок.

— Спасибо. Распустившийся, в данном случае, звучит двусмысленно.
Нет, я вас не упрекаю. Мужчины, обычно не могут оценить эту красоту. А уж выразить словами, им не хватает ни смелости, ни умения. Как правило, им кажется, что это нагромождение складок не может быть красивым.

— У вас было много мужчин?

— Да, — коротко ответила она, давая понять, что хватит разговоров.

Ее пальцы буквой Л легли на половые губы. Легко их помассировали и потянули вверх, искажая совершенную форму, но открывая розовую карамельку клитора.
Палец с красной каплей ногтя коснулся его, легко надавил.
Лицо женщины изменилось. Раскрылись губы, на щеках появился легкий румянец.
Ее глаза изучали художника, посверкивая из-под щеточек опущенных ресниц.

— Смотрите внимательно.

Ее голос тоже изменился, приобрел особенную хрипотцу от возбуждения. Она приподняла бедра и, держа их на весу, впустила в себя палец.
Затем второй. Губы раздвинулись, упруго натянулись, плотно обхватив тонкие пальцы.
Бедра снова опустились на постель.
С едва слышимым влажным звуком она вынула пальцы, и снова коснулась розового клитора. Женщина мило и смешно сморщилась, рот раскрылся в немом крике. Она судорожно, отрывисто задышала, не прекращая ласкать себя рукой. Красные ноготки замелькали, пытаясь поймать нужный ритм.

Художник сидел у нее в ногах, боясь пошевелиться. От смущения и возбуждения сердце зачастило, щеки залил яркий румянец, пересохло в горле. Женщина заметалась головой по подушке, вдруг начала плакать, коротко вскрикивая. Бедра еще раз поднялись и опали. После короткого забытья она улыбнулась, и поднесла к глазам влажные пальцы.

Ошеломленный, он вернулся к рисунку, придирчиво осмотрел свою работу и сорвал с мольберта.

— Что вы делаете?

— Все не так! Теперь я знаю, как нужно вас рисовать.

Она помолчала, отходя от короткого оргазма, который, все-таки, случился, хотя за ней наблюдал посторонний человек. Закончив рассматривать тягучую влагу на пальцах, облизала их, и будто сожалея, проговорила:

— Вы слишком скромный человек, но это даже возбуждает.
Другой, будь он на вашем месте, давно начал бы распускать руки. А я бы не устояла. Сейчас.

Женщина перевернулась на живот, давая рассмотреть себя и с другой, не менее красивой стороны.

— Я хочу есть. Бросайте ваше рисование.

Через несколько минут он принес ей стакан апельсинового сока и огромный бутерброд с колбасой. Она и ела красиво. Даже когда жадно откусывала большие куски, и почти не жуя, с трудом проглатывала, постанывая от удовольствия. Может быть, это было не совсем комильфо, но это было естественно, без ужимок и претензий на хорошее воспитание.

— Вы не хотите больше позировать?

— А вы меня не прогоните, если я скажу, что не хочу?

— Оставайтесь, сколько хотите.

— Вы ведь не рассчитываете, что сможете со мной переспать?

— Нет, — солгал он.

— Это ложь. Я же не молоденькая дурочка.

Он нехотя кивнул, соглашаясь.
Нет смысла отпираться, когда перед тобой такая женщина, в которой столько всего перемешалось и, со временем, кристаллизовалось в житейскую мудрость, опыт, сексуальность и шарм. Художник осмелился сказать да, глядя ей в глаза.

— Хорошо, но не будем торопиться. Раз уж я украла ваше время, давайте немного выпьем.

Она встала, и не одеваясь, легко ступая на носочках, прошла к бару. Бокал мартини для нее, виски на два пальца для него. Женщина сидела на высоком стуле нога на ногу, облокотившись локтем о стойку. Не было заметно, что она стесняется или испытывает неудобство от того, что обнажена.

— Спросите меня, о чем хотите.

В голове художника не было ни одной оригинальной мысли на этот счет, а ее нагота вдруг перестала быть просто натурой для рисунка. Он мог бы спросить что-нибудь, чтобы узнать ее ближе, но его хватило только на это:

— Вы дома тоже так ходите?

— Нет. Вы же меня только что рисовали.
Обнаженной быть неуютно, и зад к стулу прилипает.

Она засмеялась, закинув назад голову. Длинные каштановые волосы заполоскали прядями по узкой спине.

— Так оденьтесь.

— Перестаньте, вам ведь нравится. Вы же сказали, что я красивая, вот и любуйтесь. Вы не смогли задать мне интересный вопрос, тогда задам я. Что бы вы сделали, если бы вам сказали, что вы скоро умрете?

Такие вопросы просто так не задают.
Художнику показалось, что она хочет сравнить свои мысли с его ответом.

— Так вы,.
.. умираете?

Женщина кивнула, и в один глоток допила мартини.

— Я свободна, понимаете?
Могу делать, что хочу, и мне за это ничего не будет. Мне не страшна тюрьма, не интересно, что подумают обо мне окружающие, но пустится во все тяжкие, меня что-то не тянет. Мне просто хочется еще раз почувствовать, что такое любовь. А рисунок,.
.. не знаю, это вызов самой себе. Еще неделю назад, я бы на такое не решилась.

Они помолчали, глотнув из бокалов.

— Скажите, в меня можно влюбиться?

Он виновато опустил глаза.
Возможно, художник мог бы ее полюбить, но ее признание все испортило. Нет, он не испугался того, что женщина умирает. Выходит так, что он должен сделать это по просьбе, на заказ. Он протянул руку, чтобы убрать прядь волос с ее лица. Женщина потянулась за рукой, подставляя щеку, но он тут же убрал пальцы, будто боялся обжечься.

— Трус!

В ее карих глазах плескались, переливаясь, гнев, осуждение, насмешка, раздражение, ирония, укор и понимание. Как он сумел все это прочитать в ее глазах? Как это можно было выразить в одном взгляде?

— Я так не могу. Еще пять минут назад все было по-другому.

— Я же говорю, трус.

— Нет, подождите, я объясню. Допустим, вы влюбились в человека, но боитесь признаться. Проходит время, и вы узнаете, что он разбогател. Стал до неприличия богат.
Теперь вы уже не можете ему признаться в любви, потому что думаете, что он будет думать, что вы.... Простите, не могу связно говорить. Вы боитесь, что он будет думать, что вы хотите быть с ним из-за денег.

— Я поняла. Я слишком рано выложила карты на стол.
Но мне не хотелось обманывать, и вас, и ваши ожидания. Наверное, я хочу слишком много. Но вы же думали обо мне?
Оценивали, сможем ли мы быть вместе?
Представляли, как мы занимаемся сексом? Я знаю, что так делают мужчины, даже просто разглядывая незнакомую девушку.

Она соскользнула со стула, развела художнику колени и прижалась к нему, крепко обняв.

— Давайте забудем. Это было глупо.

— Постойте.
А что если я тоже сделаю вам подарок? Если я вас... полюблю? Я и правда думал об этом, как все у нас могло быть. Не могу сказать, что мой подарок будет таким же красивым, как ваш...

Поцелуй был долгим. Мягкий и нежный, требовательный и страстный, до прокушенных губ, до вкуса крови на языке.
Она отстранилась, не размыкая объятий, и положила голову художнику на плечо.

— Вы уже делаете комплименты, это обнадеживает.

— А вы сможете побыть одна, — он посмотрел на часы, — час, полтора?

Когда он вернулся, женщина спала. Ей снилось что-то неприятное — она хмурила брови, уголки губ скорбно опущены. Вот-вот заговорит, выпустив свои видения наружу. Художник поставил букет роз в вазу, постоял, рассматривая тело женщины. Отломив раскрывшийся бутон, рассыпал бордовые лепестки на постель. Один упал женщине на грудь, как огромная капля крови. Художник удовлетворенно кивнул.

Рисовать, если натурщица не отвлекает, проще простого.
На эскиз ушло всего полчаса.
Он отложил карандаш, когда она пошевелилась, и улыбаясь сладко потянулась.

— Где вы были? Ох, спасибо!
Это приятно.

Она сняла лепесток с груди, понюхала, и приглашающе похлопала по простыне.

— Идите сюда. Вы так долго выбирали цветы? Где вас носило?

— У меня есть для вас подарок.

Художник достал бархатную коробочку, неловко раскрыл. На этот подарок ушли все его сбережения.
Женщина застыла в восхищении, рассматривая переливы граней крупного бриллианта.

— Это кольцо для вас.

Она притянула Художника к себе, ее изучающий взгляд заметался по его лицу, пытаясь понять его мысли.

— Вы меня не обманываете?

Он собирался ответить, но женщина закрыла ему рот поцелуем. Тонкие пальцы дернули непослушную пуговицу на поясе, руки метнулись к обнаженной спине и впились острыми ноготками в кожу. Два тела сплелись, перекатываясь по постели, сминая бордовые лепестки.

Что было дальше, художник постарался забыть.
Потому что помнить такое больно.
Остались только обрывки, рваные клочки: короткий стон, долгий натужный скрип старой кровати, вскрик, царапины на его спине, кровь на ее губах. Тихий счастливый смех. Долгая тишина. Судорожный испуганный вдох и громкий, раздирающий душу, крик.